Неточные совпадения
— Вы влюблены в этого итальянца, в
графа Милари — да? — спросил он и погрузил в нее взгляд и
чувствовал сам, что бледнеет, что одним мигом как будто взвалил тысячи пуд себе на плечи.
«Ты не узнал меня,
граф?» — сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» — закричал я, и признаюсь, я
почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом.
Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринужденности, тем более
чувствовал себя неловким.
Как светская женщина, говорила она с майором, скромно старалась уклониться от благодарности старика-нищего; встретила, наконец, своих господ,
графа и графиню, хлопотала, когда
граф упал в воду; но в то же время каждый, не выключая, я думаю, вон этого сиволапого мужика, свесившего из райка свою рыжую бороду, — каждый
чувствовал, как все это тяжело было ей.
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому обществу, что у меня должен быть свой кружок, людей порядочных, и уселся на третьей лавке, где сидели
граф Б., барон З., князь Р., Ивин и другие господа в том же роде, из которых я был знаком с Ивиным и
графом Б. Но и эти господа смотрели на меня так, что я
чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их обществу.
Граф? У-у, это карась. Впрочем, у него уж, наверное, ни черта не осталось. Судя по физиономии, контрреволюционер… (Выходит из-за ширм, любуется штанами, которые на нем надеты.) Гуманные штанишки! В таких брюках сразу
чувствуешь себя на платформе.
Граф тем развлек тяжесть мыслей, что стал выспрашивать губернатора насчет этого «бродяги с зеленым глазом», который так дерзко с ним обошелся. Что касается княгини, то за нее
граф еще не знал, как взяться. Он имел на нее планы, при которых вредить ей не было для него выгодно: довольно было дать ей
почувствовать, что сила не на ее стороне, но это гораздо благонадежнее было сделать не здесь, где она вокруг обросла на родных пажитях, а там, в Петербурге, где за ней стать будет некому.
Граф даже признался ей, что он тяготится сухостью лютеранизма и высоко ставит превосходную теплоту восточного богослужения;
чувствует молитвенное настроение только в русской церкви и не верит возможности умолить бога без посредства святых, из которых особенно чтит святого Николая.
Увидев знакомую ему фигуру
графа Хвостикова, Офонькин сделал недовольную мину; но, взглянув на его сопутника в генеральских погонах, он вдруг
почувствовал страх. Офонькин подумал, что Трахов — какой-нибудь жандарм и приехал брать его за то, что он на днях очень развольнодумничался в клубе и высказал пропасть либеральных мыслей.
В этом отношении
граф Хвостиков представлял собою весьма любопытное психическое явление: где бы он ни поселялся или, точнее сказать, где бы ни поставлена была для него кровать — в собственной ли квартире, в гостинице ли, или в каком постороннем приютившем его доме, — он немедля начинал в этом месте
чувствовать скуку непреодолимую и нестерпимое желание уйти куда-нибудь в гости!
Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет писать мне?» — задавал он себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев
чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал
графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного
графом некролога Олухова...
Вечером Аделаида Ивановна,
почувствовав себя после сна бодрой, приоделась и вышла на мужскую половину, где застала брата, по обыкновению, в диванной, а вместе с ним и
графа Хвостикова, нарочно целый день не уходившего для нее из дому, чтобы еще более к ней приласкаться.
Граф пожал плечами и, делать нечего, покорился молча своей участи. Кроме всех этих оскорбительных в нравственном смысле сюрпризов, он
чувствовал довольно сильную физическую боль в левой щеке от удара Янсутского и поламыванье в плечах от толчков, которыми будто бы нечаянно при выпроваживании наградили его трактирные служители.
Но Ибрагим
чувствовал, что судьба его должна была перемениться, и что связь его рано или поздно могла дойти до сведения
графа D.
— Позвольте мне,
граф, приехать к вам в понедельник, — сказала она, — я
чувствую себя не так здоровою.
— Но, может быть, Анна Павловна действительно дурно себя
чувствует, — сказал
граф отеческим голосом, в душе радовавшийся поспешности мужа.
Манюся опять ехала рядом с Никитиным. Ему хотелось заговорить о том, как страстно он ее любит, но он боялся, что его услышат офицеры и Варя, и молчал. Манюся тоже молчала, и он
чувствовал, отчего она молчит и почему едет рядом с ним, и был так счастлив, что земля, небо, городские огни, черный силуэт пивоваренного завода — все сливалось у него в глазах во что-то очень хорошее и ласковое, и ему казалось, что его
Граф Нулин едет по воздуху и хочет вскарабкаться на багровое небо.
Ему всегда грезилось, что он представляет собою что-то высокое, но вполне точного представления не было, и поэтому он постоянно менялся: то
чувствовал себя
графом Альмавива, то советником губернского правления, то святым, чудотворцем и благодетелем людей.
Граф. Ничего вы мне не желали!.. Только пасть свою удовлетворить вы желали, хищники ненасытные!.. Что ты всегда была волчицей честолюбивой, это видел я с детских лет твоих; но его я любил и думал, что он меня любит! На прощанье я могу вам пожелать одного: пусть у тебя родится дочь, похожая душою на тебя, а он отогреет за пазухой у себя такого же змееныша-чиновника, какого я в нем отогрел; тогда вы, может быть, поймете, что я теперь
чувствую! (Быстро поворачивается и уходит.)
И Полозов было обернулся к нему, но раздумал: он
чувствовал, что не только не в состоянии будет спорить с ним, если взгляд
графа на Лизу тот, который он предполагал, но что даже не в силах будет не согласиться с ним, — так уж он привык подчиняться влиянию, которое становилось для него с каждым днем тяжелее и несправедливее.
Но
граф ничего не слыхал и не
чувствовал.
— Не хочется еще спать что-то, — повторил Полозов,
чувствуя себя после нынешнего вечера больше чем когда-нибудь недовольным влиянием
графа и расположенным взбунтоваться против него. «Я воображаю, — рассуждал он, мысленно обращаясь к Турбину, — какие в твоей причесанной голове теперь мысли ходят! Я видел, как тебе она понравилась. Но ты не в состоянии понять это простое, честное существо: тебе Мину надобно, полковничьи эполеты. Право, спрошу его, как она ему понравилась».
Предводитель, хозяин дома, величаво-толстый, беззубый старик, подошел к
графу и, взяв его под руку, пригласил в кабинет покурить и выпить, ежели угодно. Как только Турбин вышел, Анна Федоровна
почувствовала, что в зале совершенно нечего делать, и, взяв под руку старую, сухую барышню, свою приятельницу, вышла с ней в уборную.
— Да, — отвечала Лиза, не
чувствуя почему-то уже ни малейшего смущения в беседе с
графом, — я по утрам, часов в семь, по хозяйству хожу, так и гуляю немножко с Пимочкой — маменькиной воспитанницей.
То она видела себя в вальсе с старым
графом, видела свои полные, белые плечи,
чувствовала на них чьи-то поцалуи и потом видела свою дочь в объятиях молодого
графа.
«Экая славная девочка! — подумал
граф, снова вставив стеклышко, глядя на нее, и, как будто усаживаясь на окне, стараясь ногой тронуть ее ножку. — И как она хитро дала мне
почувствовать, что я могу увидеть ее в саду у окна, коли захочу». Лиза даже потеряла в его глазах большую часть прелести: так легка ему показалась победа над нею.
Деревенский же брат
графа был еще некрасивее городского и вдобавок в деревне совсем «заволохател» и «напустил в лицо такую грубость», что даже сам это
чувствовал, а убирать его было некому, потому что он ко всему очень скуп был и своего парикмахера в Москву по оброку отпустил, да и лицо у этого второго
графа было все в больших буграх, так что его брить нельзя, чтобы всего не изрезать.
Граф. Почему ж мне не говорить того, что я
чувствую?
Дарья Ивановна.
Граф, вы знаете, комедию хорошо играешь тогда, когда
чувствуешь, что говоришь…
Граф. Как зачем?.. Я бы желал знать, так же ли я
чувствовал в то время, в то прекрасное время, когда мы были так молоды оба…
Миша. Только-то-с?.. Помилуйте, Алексей Иваныч, как вам не грешно эдак того-с… беспокоиться? Ведь это всё, так сказать, для вашего блага делается.
Граф человек важный, с влияньем, знал Дарью Ивановну с детства — как же этим не воспользоваться, помилуйте-с? Да после этого вам бы просто стыдно было показаться на глаза всякому благомыслящему человеку. Я
чувствую, что выражения мои сильны, слишком сильны, но мое усердие к вам…
Затем, помню, я лежал на той же софе, ни о чем не думал и молча отстранял рукой пристававшего с разговорами
графа… Был я в каком-то забытьи, полудремоте,
чувствуя только яркий свет ламп и веселое, покойное настроение… Образ девушки в красном, склонившей головку на плечо, с глазами, полными ужаса перед эффектною смертью, постоял передо мной и тихо погрозил мне маленьким пальцем… Образ другой девушки, в черном платье и с бледным, гордым лицом, прошел мимо и поглядел на меня не то с мольбой, не то с укоризной.
Такими людьми могли быть ее сумасшедший отец, ее муж, которого она не любила, но перед которым, вероятно,
чувствовала себя виноватой,
граф, которому она, быть может, в душе
чувствовала себя обязанной…
Граф Маржецкий в течение целого вечера служил предметом внимания, разговоров и замечаний, из которых почти все были в его пользу. Русское общество, видимо, желало показать ему радушие и привет, и притом так, чтобы он, высланец на чужбину,
почувствовал это. Но главное, всем очень хотелось постоянно заявлять, что они не варвары, а очень цивилизованные люди.
Но замечательнее всего, что все те, которые имели честь быть представлены
графу, в глубине души своей очень хорошо понимали и
чувствовали, относительно себя, то же самое, что
чувствовал к ним и
граф Маржецкий, — словно бы, действительно, все они были варвары и татары пред этим представителем европейской цивилизации и аристократизма; и в то же время каждый из них как бы стремился изобразить чем-то, что он-то, собственно, сам по себе, да и все-то мы вообще вовсе не варвары и не татары, а очень либеральные и цивилизованные люди, но… но… сила, поставленная свыше, и т. д.
Граф Северин-Маржецкий любовался ею, и губернаторша танцевала от этого еще лучше, еще вдохновеннее, ибо знала и
чувствовала, что ею любуются, что сегодня есть человек, который может артистически понимать ее…
Появление его на этом бале, внимание губернатора, любезность хозяйки, тур мазурки, место за ужином, некоторые фразы и уменье держать себя в обществе и, наконец, этот особенный ореол «политического мученичества», яркий еще тогда по духу самого времени, — все это давало
чувствовать проницательным славнобубенцам, что
граф Северин-Маржецкий сразу занял одно из самых видных и почетных мест «в нашем захолустье», что он большая и настоящая сила.
Прошел ноябрь. Пленница разрешилась от бремени.
Граф Алексей Григорьевич Орлов, обольстивший из усердия к службе несчастную женщину, сделался отцом. Как обыкновенно случается с женщинами, которые страдают чахоткой во время беременности, болезнь сильнее овладела пленницей после разрешения. Смерть была близка. Что
чувствовала мать при взгляде на рожденного младенца?
На другой день по отправлении донесения к императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы письмо. Она писала, что нисколько не
чувствует себя виновною против России и против государыни императрицы, иначе не поехала бы с
графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
Мрачный фанатик, изящный
граф Сен-Бри в «Гугенотах»; когда, готовясь к Избиению еретиков, он благоговейно прикладывался к освященной шпаге, вы
чувствовали — перед вами хороший, глубоко убежденный человек, идущий на резню как на подвиг, угодный богу.
Он и сам
чувствовал в себе большую потребность благодарить
графа, но, при воспоминании об обстоятельствах, которые предшествовали этому начальственному вниманию, мысли молодого человека путались.
Прощаясь с
графом и Настасьей Федоровной, он не
чувствовал ни тоски, ни сожаления, неизбежных при прощании, весело прыгнул в коляску, но взглянув в сторону, увидел свою бывшую кормилицу, устремившую на него полные горьких слез взоры.
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий действительно был вскоре зачислен капитаном в один из гвардейских полков, причем была принята во внимание полученная им в детстве военная подготовка. Отвращение к военной службе молодого человека, которое он
чувствовал, если читатель помнит, будучи кадетом Осипом Лысенко, и которое главным образом побудило его на побег с матерью, не могло иметь места при порядках гвардейской военной службы Елизаветинского времени.
Невеста блестящего жениха — князя Сергея Сергеевича Лугового — она всегда, при желании, сохранит на него свои права, и наконец, предмет поклонения красавца
графа Иосифа Яновича Свянторжецкого, под обаяние которого, она
чувствовала, что невольно поддавалась. Чего еще надо было желать?
— Наш «
граф», кажется, не очень хорошо
чувствует себя в вашем присутствии.
Она
чувствовала во всем теле какую-то сладкую истому. Обыкновенно же она принимала
графа в гостиной. Стеша удалилась, и через минуту в будуар вошел Станислав Владиславович, плотно притворив за собою дверь и опустив портьеру. Княжна не обратила и на это внимания. Она была в каком-то полусне. Ей даже показалось, что вошел не
граф, а «он», Николай.
Странное дело. Прежде она бы тотчас остановила его при начале этого полупризнания, а теперь она
чувствовала, что эти слова, в которые
граф сумел вложить столько страсти, чудной мелодией звучали в ее ушах.
— Все исправно, благодарствуй… Лежи, лежи… — уже более мягким голосом произнес
граф. — Что
чувствуешь?
— Значит, необходимо ускорить дело с
графом Петром, а для этого нужно прежде всего отдалить его от жены. После этой несчастной истории с медальоном он
чувствует себя виноватым и, кажется, еще более привязался к ней.
Обольстительный образ красавицы восстал в его воображении. Он
чувствовал на своих губах еще горевший ее поцелуй. Его невеста, Зинаида Владимировна Похвиснева, бледнела и стушевывалась перед дивным образом, восставшим в душе
графа — образом Ирены.